Миронов пояснил, что, кроме госпиталя и двух месяцев в запасном полку, он в тылу не был.

- Ракитянский, принеси-ка нам перекусить, - предложил Канашов.

- Спасибо, я уже пообедал, товарищ полковник, - попытался возразить Миронов, но Канашов сделал жест рукой, и Ракитянский вышел.

Миронов опять почувствовал себя неловко. «Хоть бы кто пришел или позвонил», - думал он.

Канашов пристально посмотрел на Миронова, спросил:

- Послушай, старший лейтенант, а нет ли у тебя желания перейти служить в штаб дивизии? - Комдив помедлил, будто раздумывая, и добавил: - Ну, хотя бы помощником начальника оперативного отделения. Пойдешь?

Миронов отрицательно покачал головой:

- Не пойду, товарищ полковник.

- А кое-кто сам просится. В штабе легче да и менее опасно.

- Я хочу вместе со всеми… - Миронов смутился и покраснел. «Подумает, что я рисуюсь…»

Канашов отметил: «За карьерой не гонится, теплых мест не ищет. Командир перспективный…»

Ракитянский принес обед. Канашов угощал Миронова, а сам все думал: «Сказать о Наташе или не говорить? Может, он с ней уже списался, а я вроде свата за родную дочь выступлю». И Миронов в это время тоже думал о Наташе. «Неужели комдив так ничего и не скажет о ней?» Так и закончили они обед, не проронивши больше ни слова.

Прощаясь, Канашов спросил:

- Ты капитана Свистуна знаешь?

- Знаю. По армейскому запасному полку.

- Был он у меня перед тобой. Терпеть не могу таких, командиров. Комиссар дивизии предложил ему идти парторгом полка - он согласен. А сам ведь строевой командир. Стрельцов предложил в штаб дивизии - тоже согласен. Пришлось вмешаться мне и направить точно по назначению.

Миронов вдруг тяжело вздохнул. Вспомнились дни, проведенные в запасном полку, придирки его непосредственного начальника Свистуна, его преследования и откровенная подлость, когда он в беседе с представителем отдела кадров лил на него всякую грязь. «Рассказать Канашову? Пусть знает, кто такой Свистун…» Миронов представил, как комдив ведет разговор со Свистуном, а последний пытается оправдаться, краснея и бледнея. «Нет. Зачем мне это?».

3

На другой день Канашов сидел, просматривая разведсводки, когда Ракитянский доложил ему, что к нему приехал полковник Быстров.

- Быстров? - удивился он.

- Гора с горой не сходится, - сказал Быстров, пожимая руку Канашова.

- Раздевайся, садись, гостем будешь. Ты что-то, Алексей Иванович, совсем усох. Что с тобой случилось? Болеешь или после ранения?

- Подожди, все расскажу по порядку.

- Опять поверять меня приехал?

- Нет. Вчера дивизию принял.

- Дивизию? Какую?

- Теперь соседом твоим левым буду.

- А, вместо Гордиенко? Ну что же, это хорошо. Правильно сделал, что отрешился от чиновничьих должностей. Да, вид твой, Алексей Иванович, мне не нравится.

Пришел Ракитянский. Комдив приказал ему приготовить для гостя покушать.

- Давай подкрепись с дороги. С морозца одну стопку не грех выпить.

Канашов налил Быстрову и себе, они выпили.

- Я думал, Михаил Алексеевич, что мне уже крышка. Можно сказать, из лап смерти вырвался.

- Где же это тебя прижало? Ты ведь все в начальниках ходил, проверял всех, порядки наводил.

- И не говори! Не знаешь, где упадешь, где потеряешь. Поехал проверять одну армию под Ленинград и попал в блокаду. Во второй половине ноября создалось в Ленинграде критическое положение. Из-за ледостава на Ладожском озере прекратилась подача в город грузов водным путем. А тут еще немцы перерезали единственную ветку Тихвин - Волхов. И начался в Ленинграде голод. Топлива нет, трамваи в городе остановились, канализация и водопровод не работают, электричество дают с перебоями. А сволочи-фашисты замучали всех непрерывными обстрелами и бомбежками. Ну, Михаил Алексеевич, после того что увидел я там, пришел к твердому убеждению: ничего немец не сделает нам. Разобьем мы его, раз народ такое выдюжил.

- Разбить-то разобьем, сомнения нет. Это и мы по нашему фронту почувствовали. В какой ты армии был?

- В четвертой. Седьмого декабря мы прорвали немецкую оборону на линии железной дороги Тихвин - Кириши, подошли к Ситомле и создали угрозу фашистской группировке с тыла. Через два дня его сопротивление было сломлено севернее и восточнее Тихвина, и в ночном бою мы овладели городом. Ох, и упорные бои шли! По нескольку раз позиции переходили из рук в руки. Командир дивизии, где я проверял, был убит, вот меня и назначили вместо него. Да недолго пришлось командовать. Через неделю меня контузило. Два месяца лежал в Московском госпитале, а потом получил назначение сюда, на Брянский фронт.

Канашов, видя, с какой жадностью он ест, вызвал Ракитянского и приказал ему принести еще что-либо покушать.

- Знаешь, после блокады у меня такое ощущение, что сколько бы я ни ел, всегда себя чувствую голодным, - сказал Быстров.

- Да, тебе надо сейчас усиленно питаться. На тебе одежда как на вешалке висит.

- Ну, что ты! Сейчас я уже поправился. Б госпитале на особом режиме был. За три месяца прибавил полпуда.

Быстров задержал взгляд на лбу Канашова, увидел шрам.

- А тебя, вижу, тоже немец угостил,

- Было дело. Это он меня с Новым годом поздравил. Перешли на воспоминания о семьях. Быстров сообщил, что у него погибла жена, а о сыне он так и не знает, где он. Канашов поделился своим горем, что он еле разыскал дочь, выхлопотал ей перевод к себе, а ее ранило, и она эвакуирована неизвестно куда. Потом Быстров неожиданно спросил:

- А где Аленцова?

- Здесь, в дивизии.

- И ты до сих пор не женился?

- Нет.

- Неужели характером не сошлись? Женщина она красивая, умная. Я же знаю, ты был влюблен в нее…

- Знаешь, Алексей Иванович, жизнь всегда сложней, чем нам кажется. Не получается так, как бы хотелось.

- Но что же тебе мешает жениться? Она и тогда к тебе относилась хорошо.

- Многое мешает.

- Конечно, понимаю, война.

Канашов избегал с кем бы то ни было говорить об Аленцовой. К тому же он и без того переживал предстоящий отъезд ее на фронтовые курсы усовершенствования врачей и, чтобы не бередить сердечную рану, перевел разговор на служебную тему.

- Нам бы, Алексей Иванович, надо в ближайшие дни встретиться на стыке наших дивизий. Очень уж сложная местность на правом фланге обороны твоей дивизии. Овраги, кустарники, много скрытых подступов к переднему краю. Немцы там много неприятностей приносят. Мне накануне Нового года удалось отбить одну высоту - улучшил позицию этого полка, - так они на твоем участке высотку захватили. Придется нам подумать, как бы ее совместными усилиями вернуть.

Канащов говорил, а Быстров не сводил глаз с трех орденов Красного Знамени на его груди.

- Когда это ты, Михаил Алексеевич, успел еще орден получить?

- За зимнее наступление.

- Везет тебе, - вздохнул Быстров. - А я вот уже сколько на фронте, в блокаду попал, а только к «звездочке» представили.

- Не тужи, - поднялся Канашов. - Получишь еще не один орден. Для командира ордена не главная цель. Хотя кому же не приятно, когда его отмечают…

Глава восьмая

Зима пошла на убыль. День заметно прибавился. Снег медленно оседал, темнел, образуя ледяной наст. Кое-где лучи солнца пробились до сереющих островков земли. Утро с застенчивой нежно-розовой зарей и ясно-голубым небом чем-то напоминало девушку в расцвете сил на выданье. В глухой тишине и кротости мартовского весеннего дня была какая-то особая, торжественная задумчивость, какая бывает обычно у невесты в канун свадьбы.

В один из таких мартовских солнечных дней к начальнику госпиталя явился летчик-лейтенант Самойлов и попросил разрешить ему навестить Таланову. Начальник категорически возражал.

- Вы просто не хотите понять, товарищ военврач, - доказывал Самойлов, - что я ей дядя и что у меня к ней личное поручение от ее отца, - с шумом и вдохновением врал он.